овладеть ею. Однако она еще успела побродить по просторам Глобалнета — до его отключения. Так что представляла себе, как происходит физическое соитие между мужчиной и женщиной. И понимала, почему под брюками у сенатора образовался словно бы твердый узел, упирающийся ей в живот.

Настасья начала извиваться, пытаясь сбросить с себя Розена. Но тот был раза в два тяжелее, чем она, и вряд ли даже заметил её усилия. Он запустил свою левую руку под её свитер и начал водить ею по Настасьиной груди, по животу и даже по ключицам. Она просто не понимала, как его рука могла оказаться такой длинной? И почему дыхание его сделалось таким тяжелым, как будто он только что пробежал дистанцию марафона? Настасье всё это казалось нереальным, подобием дурного сна. И нужно только чуть-чуть постараться, напрячь силу воли, чтобы проснуться. Тогда всё это разом закончится — растает, не будет иметь никакого значения.

А Розен медленно, будто нехотя, вытащил руку у неё из-под свитера и, потянувшись к её волосам, выдернул из них заколку. Черная грива Настасьиных волос тяжелой волной растеклась по заделанному собаками песку, и мужчина провел рукой по её волосам — раз, другой, пропуская их через пальцы своей левой руки, как через гребенку с толстыми зубьями. Волосы упали девушке на глаза, и она перестала видеть гнусное лицо Мартина Розена, на котором застыло какое-то отрешенное выражение.

А потом сенатор, ведя рукой по её длинным прядям, дотянулся до молнии на её джинсах и начал дергать застежку вниз. Настасья подумала: джинсы Макса ей велики, и Розен мог бы и так стащить их с неё. Но ему это, очевидно, просто не приходило в голову. Он только дергал молнию, которую заело, потому как на ней не хватало двух зубцов.

И, как только Настасью посетило это простое и ясное воспоминание о поврежденной застежке, ощущение нереальности происходящего внезапно отхлынуло от неё. Разом пропало. Сквозь завесу своих густых волос Настасья ясно увидела лицо сенатора — который не смотрел на неё: опустил глаза книзу, чтобы понять, почему не желает поддаваться замок металлической молнии? Он даже слегка ослабил давление перебинтованной ладони на её рот. И девушка ударила его: лбом в переносицу, так сильно, как только смогла — хоть она только утром сняла со лба пластырь «Медный пятак».

Розен даже не вскрикнул — хрюкнул. И скатился с неё наземь. Кровь, казавшаяся почти черной в вечерних сумерках, потекла из обеих его ноздрей по его губам и подбородку. А Настасья вскочила на ноги и, пошатываясь, сделала два шага к отброшенному сенатором пистолету. Даже наклонилась, чтобы его поднять. Но ей снова ей не хватило нескольких секунд.

Она поняла, что Розен очутился рядом, только тогда, когда он просунул руки ей под мышки и завел скрещенные кисти ей за шею. Настасья мгновенно вспомнила, как этот приемчик называется: двойной нельсон. Она видела такое на спортивном канале Балтийского телевидения. Сенатор ухитрился выполнить этот прием даже с перебинтованной правой рукой.

— Сюзанна сразу предлагала тебя продать колберам. — прошипел он ей в самое ухо. — Но ты такая красивая!.. Тогда, на мосту, ты была грязная, вся в крови, и я даже не заметил этого. Зато сегодня — заметил. И я ведь собирался обойтись с тобой по-хорошему!

Девушка его почти не слышала. Стараясь отогнать подступавшую дурноту, она пыталась припомнить: как же освобождались борцы вольного стиля от подобного захвата — двойного нельсона? И возможно ли это было? Она чувствовала, что её шея вот-вот переломится, как старый грифельный карандаш.

— Ты думаешь, я этого хотел? — в ухо ей шептал сенатор. — Нет, у меня такого и в мыслях не было. Это ты во всем виновата. Ты нарочно меня возбуждала! — И он со всей силы надавил на шейные позвонки Настасьи.

Боль горячим взрывом прокатилась по всему её позвоночному столбу, отдалась в глазах и зубах, добралась до кончиков пальцев и даже до мочек ушей. Казалось, негодяй собирается даже не сломать ей шею, а отделить её голову от туловища. Перед глазами у Настасьи потекла черная река, и она поняла, что вот-вот эта чернильная мгла её поглотит. После чего Мартин Розен сотворит с ней всё, что ему заблагорассудится.

«Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небесного водворится, — начала она мысленно произносить слова из псалма, который каждый день читал вслух её дедушка. — Речет Гоподеви: Заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него. Яко Той избавит тя от сети ловчи и от словесе мятжена, плещма Своима осенит тя…8»

Но те стихи псалма, которые шли дальше, она не то, чтобы забыла: её мозг просто начал отключаться. Перестал формировать связные мысли. Боль и тьма сокрушили её, не давая ни думать, ни дышать, ни издать хоть один звук.

И вдруг — всё прекратилось. Сенатор так резко и внезапно перестал давить на её шею, что это прекращение боли оказалось почти таким же мучительным, как сама боль.

— Розен! — будто из дальней дали долетел до Настасьи молодой мужской голос — звонкий и яростный. — Смотри, что у меня есть!

Глава 13. Люди и манекены

30-31 мая 2086 года. Четверг и пятница

Лухамаа. Балтийский Союз

Псковская губерния. Евразийская конфедерация

1

Макс чувствовал себя странно, но это была прекрасная странность. Так он сам определил для себя это состояние. За его жизнь это была уже вторая трансмутация, и обстоятельства первой ему даже вспоминать не хотелось. Однако теперь он всё ощущал иначе. И даже — стыдясь этого — начинал признавать справедливость наименования, которое Денис Молодцов дал учрежденной ими корпорации: «Перерождение».

Он и вправду будто переродился: снова стал восемнадцатилетним юношей. Хотя и остался при этом самим собой: отгородившимся от всех одиночкой тридцати четырех лет от роду, пережившим и славу, и падение, имевшим когда-то весь мир в кармане — и потерявшим теперь даже отеческую фамилию. Но — прекрасное как раз в том и состояло, что неизбывность всех этих потерь внезапно утратила для него остроту. Это было воспоминание о том, какую горечь он ощущал, но не о самой горечи.

И главное: в своей новой ипостаси он посмел вообразить, что его жизнь еще не закончена! Что будто бы он еще сможет исправить всё — ну, или хотя бы что-то. Он столько времени прятался: строил для себя, как речной бобр, неприступные хатки с тайными входами, делал запруды на своей реке и возводил плотины. А